Противостояние [= Армагеддон]. Книга первая - Стивен Кинг

Кое-кто мог посчитать это наказание заслуженным, но только не Матушка Абигайль. Бог и так уже испытывал людей водой. Потом — огнем. Не ее делом было осуждать Бога, хотя она надеялась, что Он даст ей прожить отпущенный срок. Но, говоря об испытании, ей скорее нравился ответ, данный Господом Моисею, когда тот спросил его: «Кто ты?» Господь тогда сказал ему: «Я тот, кто я ЕСТЬ». Другими словами, не задавай, Моисей, лишних вопросов.

Абигайль хихикнула и откусила поджаренный хлеб, запивая кофе. Вот уже шестнадцать лет, как из ее рта выпал последний зуб. Беззубой появилась она из чрева матери — и беззубой сойдет в могилу. Молли, ее праправнучка, и ее муж к Дню Матерей подарили ей вставную челюсть. Это произошло в прошлом году, когда ей было сто семь лет. Но челюсть натирала десны, и Матушка Абигайль надевала ее только тогда, когда знала, что приедут Молли и Джим. И если после того, как челюсть водружалась на отведенное ей во рту место, до приезда Молли оставалось какое-нибудь время, она шла на кухню и, улыбаясь старому пыльному зеркалу, рассматривала эти белоснежные ровные зубы.

Она была стара и беспомощна, но ум ее был в полном порядке. Ее звали Абигайль Фримантл, она родилась в 1882 году, и есть свидетельство, подтверждающее это. За то время, которое она прожила, ей довелось повидать немало всякой всячины, но никогда прежде не случалось ничего подобного тому, что происходило в последние месяцы. Нет, раньше ничего такого не происходило, и она жалела и ненавидела время, в котором доживала свои дни. Она была стара. Она хотела отдыхать, наслаждаясь теплым временем года и ожидая, пока Господь призовет ее к себе. Но что происходит, когда пристаешь с вопросами к Богу? Ты получаешь ответ: «Я тот, кто я ЕСТЬ», вот и все. Даже когда распяли Его Сына, Он не произнес ни слова, поэтому ничего не скажет и сейчас.

Ее жизнь здесь, в Хэмингфорде, подходила к концу, и ее последний путь лежал на Запад, к Роки Маунтин. Он послал испытания Моисею и Ною; Он позволил распять собственного Сына. Какое Ему дело до того, как ужасно боится Аби Фримантл человека без лица, который приходит к ней по ночам?

Она никогда не видела его; она не могла увидеть его. Он был только тенью, но ее голос символизировал для нее все звуки, которых она так страшилась. Его голос был для нее одновременно дыханием смерти и громовыми раскатами, предвещающими наступление Армагеддона. Иногда не было никакого звука — только ветер шуршал колосьями пшеницы — но Абигайль точно знала, что это он, и от этого было еще хуже, потому что человек без лица уподоблялся тогда Богу; казалось, ее плеча касался невидимый темный ангел. Это пугало сильнее всего. От страха она вновь становилась ребенком и знала, что если другие тоже знают о нем и боятся его, то лишь она одна знает точно о его ужасающем могуществе.

— С добрым утром, — сказала она себе, доедая гренки. Раскачиваясь в кресле, она пила кофе. Стоял теплый, ясный день; у нее сегодня ничего не болело, — и она наслаждалась жизнью. Бог велик, Бог всемогущ. Эти слова известны даже маленьким детям. Весь мир держится на этих словах.

— Бог велик, — сказала Матушка Абигайль. — Бог всемогущ. Благодарю Тебя, Господи, за солнечный свет. За кофе. За хорошую телепередачу. Бог всемогущ…

Она допила кофе, поставила чашку рядом с креслом-качалкой и обратив лицо к солнцу, слегка покачиваясь, задремала. В груди ритмично стучало сердце — точно как в последние 39630 дней. Для того, чтобы услышать ее дыхание, нужно было, как ребенку, положить руку ей на грудь.

И только улыбка так и осталась на ее лице.

С тех пор, как она выросла, многое изменилось. Фримантлы давно осели в Небраске, и собственная праправнучка Абигайль Молли цинично смеялась, говоря о деньгах, которые скопил отец Абигайль, чтобы купить дом — деньгах, заплаченных ему Сэмом Фримантлом из Льюиса, Южная Каролина, за те восемь лет, которые отец и его братья продолжали служить в армии после окончания Гражданской войны. Молли называла их «грязными деньгами». Когда Молли говорила это, Абигайль сдерживалась, чтобы не сказать ничего лишнего — и Молли, и Джим, и другие были слишком молоды, чтобы понять, что хорошо и что плохо, — но она повторяла сама себе: «Грязные деньги? А что, есть более чистые деньги?»

Итак, Фримантлы осели в Хемингфорде, и Аби, последняя из детей своих отца и матери, родилась именно здесь, в этом доме. Ее отец, Джон Фримантл, был в этих местах весьма популярной личностью. В 1902 году он даже стал первым чернокожим в Небраске, который баллотировался в Конгресс.

Оглядываясь на свою жизнь, Абигайль могла выбрать один год и сказать: «Этот год был самым лучшим из всех». Наверное, в жизни каждого человека бывает такой год. Он наступает случайно, и ты потом до самой смерти удивляешься, что все произошло так, а не иначе. Таким годом для Аби стал 1902 год.

Аби думала, что из всей семьи, не считая отца, она одна в полной мере понимала, что это такое — баллотироваться в Конгресс. Он мог стать первым негритянским конгрессменом в Небраске, а возможно — и в Соединенных Штатах. Отец не питал никаких иллюзий относительно того, что большая часть населения не проголосует за него, но само предложение было очень почетным.

Дела отца шли неплохо, и вскоре он сумел завоевать симпатии соседей, поначалу настороженно отнесшихся к «негру-выскочке». Он подружился с Беном Конвей и его двоюродным братом Джорджем, а также с Гарри Сайтсом и его семьей. Постепенно он становился весьма популярной личностью.

В конце 1902 года Абигайль получила приглашение выступить в концертном зале штата, и не на каком-нибудь гитарном конкурсе, а на фестивале, где белые юноши и девушки демонстрировали свой талант. Ее мать была категорически против; это был один из тех немногих случаев, когда она рискнула поднять голос против воли отца.

— Я знаю, что это такое, — говорила она. — Ты, и Сайтс, и этот Фрэнк Феннер, это вы придумали это. Это подходит для них, Джон Фримантл, но где же твоя голова? Они белые! Ты не должен равняться с ними. А ты, как ребенок, счастлив выпить с ними кружку пива, если Нат Джексон соизволит пустить тебя в свой кабачок! Отлично! Пойми, это совсем другое! Речь идет о твоей собственной дочери! Или ты хочешь, чтобы эти белые разряженные бездельники смеялись над ней? А ты подумал, что будет, если они забросают ее тухлыми яйцами и гнилыми помидорами? Что ты скажешь ей, когда она задаст тебе вопрос: «За что, папа? И почему ты допустил это?»

— Не горячись, Ребекка, — ответил Джон. — Я думаю, это должны решать она и Давид.

Давид был ее первым мужем; в 1902 году Абигайль Фримантл стала Абигайль Троттс. Давид Троттс был чернокожим фермером из Вальпараисо, и на свидание к ней приходил каждый раз преодолевая тридцать миль. Джону Фримантлу нравился Давид. Хотя многие смеялись над ее первым мужем, называя его неотесанным мужланом.